Борис Николаевич Сергуненков - Обыкновенный ветер

проволоки. Это то, что на земле, наверху, а что лежит под землей — какие мины, чьи кости — никто не знает. Когда мне пришлось рубить здесь просеку и я разжег костер, чтобы сжечь сучья, мины начали рваться с такой силой, что я едва унес ноги. Несколько раз в году появляются в старых траншеях мальчишки — ищут гильзы, роются в земле, в опавшей хвое. Есть у меня свободное время ими заняться — я гоню их и стращаю смертными карами, чтобы они не рылись в земле, а нет времени — я пробегаю мимо них, и на сердце у меня неспокойно — я думаю, не случилось бы с ними беды. Встретил однажды старика — приехал он из-под Харькова навестить места прошлых боев, как он сказал — «встретиться со своей боевой юностью». Лес с тех пор сильно изменился, и я повел его по лесу, а он узнавал места боев — и не узнавал.

Сейчас я иду и вижу: стоит прислоненная к сосне боевая винтовка. Я взял винтовку: ремень истлел, дерево — цевье и приклад — источилось от дождя и времени, затвор слегка поржавел, но работает исправно. Я подержал винтовку в руках, а потом положил обратно и двинулся дальше. Чужого я никогда не возьму. Отошел метров сто и думаю: зачем винтовку оставил? Кто ей хозяин? Где теперь он? Не в сырой ли земле лежит? Винтовка теперь никому не нужна. А наткнутся на нее мальчишки — беды не миновать. Вернулся, забрал винтовку, вскинул на плечо и зашагал, как солдат, по дороге.

Повстречалась компания, парень и две девушки, я им говорю: вот, винтовку в лесу нашел. Они: ах! ах! Повстречался шофер у машины, я ему о винтовке. Он: ну, ну! Повстречалась ворона на сосне. Я ей о винтовке. Она: кар-кар! И подальше от меня. Повстречал цветок ромашки у дороги. Я ему о винтовке говорю. Он чуть клонится на ветру, молчит и смотрит на меня своим желтым глазом. Ничего он мне не сказал.

Я довольно легко предсказываю погоду, хотя места наши капризны и неустойчивы до чрезвычайности. Я гляжу на закат, на ранние звезды, на темнеющее небо, и этого мне достаточно, чтобы знать, что завтра будет дождь или вёдро. Но вот какую странную, деликатную штуку я обнаружил. Знать-то знаешь, а говоришь невпопад. Глядя на закат, знаешь, что будет дождь, а говоришь — вёдро. В чем дело? Мне кажется, в том, что в природе есть мысля, которые не боятся высказываний вслух, а есть — которые боятся. Оставил ты свою мысль про себя, и она проявилась верно: будет дождь. Высказал, и она уже ложна: будет вёдро. Иную мысль не только другому высказать нельзя, чтобы не спугнуть, но и себе показывать небезопасно. Как молодой гриб, боится она взгляда. Глянул и умертвил. И вот как получается: глянул на закат, и вроде знаешь, что будет дождь, но и не знаешь, ибо не сознаешься даже себе, что знаешь. Сознаешься — уже пропала точность. Но но сознаешься — ничего не узнаешь.

Как быть землей, как научиться отдавать себя солнцу подобно траве, принимать в себя семя и рождать плоды? Это умеет каждый, но тяжело, трудно, а отдаваться с легкостью не умеют. Легкость получается не от легкости, а от труда. Как быть собой и как жить собой? Жить собой — это собирать с себя урожай, как собирают его крестьяне с земли.

Я хотел бы не потерять ни одного колоска. Дать земле праздник, отдых полноценной работой, ибо от безделья земля тощает и скудеет больше, чем от труда. Породить лесные угодья, не превратиться в болото я прочее. Ты лес, поле, и ты же собираешь с себя урожай. Это только на первый взгляд кажется, что ты собираешь урожай с леса, с поля. Ты его с себя собираешь, а лес и поле тут ни при чем. Собрал с себя много — собрал вообще много. Собрал мало — собрал вообще мало. А бывает и так, что собираешь, а ничего не собрал. Но что это за поучения? Или я учитель, а сидят передо мной ученики и внимают моим разглагольствованиям? Никакой я не учитель, и нет у меня учеников. Пусто вокруг, и знания мои не интересны. Да и не хочу я быть учителем и иметь перед собой учеников. Я сам себе ученик и учитель, как говорил один человек: «Вошел в лес, я — ученик, вышел — учитель».

Чему я научился, живя в лесу, и что, как мне кажется, пошло мне на пользу, так это ждать. Поскольку я был связан с лесом, не мог его бросить в нужную минуту, хоть иногда и бросал, мне приходилось ждать терпеливо и безнадежно, как ждут иные вдовы погибших мужей. Все мои отношения с миром строились на ожидании. Я ждал приезда на кордон любимой девушки, она ехала и не приезжала. Сидя на кордоне, я ждал гостей, они могли приехать, а могли не приехать — мало ли какие причины и капризы удерживают иногда гостей, даже --">