Николай Сергеевич Култышев - Северная Атлантика

— Да у нас их и раньше не было, я всегда сам закрывал этот люк и сам закручивал все болты. А в этот раз доверился молодому пополнению и не проверил за ними, хотя подробно объяснял, что и как надо делать.

— Ладно, не оправдывайся, пошли обратно.

Боцман, выскочив из люка и зацепившись страховочным фалом за леер, побежал в ходовую рубку. Обратная дорога для меня была намного удачнее, и я следом за боцманом шмыгнул в дверь рубки, плотно закрыл ее на кремальеру. В рубке, уже спустившись с мостика и с наслаждением покуривая, нас поджидал командир. Никогда не курящий боцман, доложив командиру о выполненной работе, юркнул в люк и был таков. Я же, напротив, остолбенел, увидев, как командир издевательски смачно затягивался сигаретой. Внутри подводной лодки курить строжайше запрещено! Никаких токсинов! Никакого открытого огня: это смертельно опасно! Самое страшное для подводников — это пожар. Курить разрешалось только в рубке легкого корпуса, когда она находится в надводном положении, что на атомных подводных лодках случается крайне редко или только в нештатных ситуациях, например как в нашей.

Я, сглотнув слюну, продолжал смотреть, всем своим видом показывая, что не сойду с места, пока не покурю. Своих сигарет у меня с собой не было, а спросить напрямую у командира как-то не решался. Командир понял, что лодка не погрузится до тех пор, пока не покурит Кулешов, либо придется погружаться без него, оставив его в рубке. И рука командира медленно поползла в карман. Достав пачку сигарет и встряхнув ее, предложил мне. Мои руки были мокрые, и не только руки: вода с меня просто стекала. Я аккуратно двумя пальчиками подцепил сигарету за фильтр. Командир щелкнул зажигалкой.

— Спасибо! — сказал я, прикурив, и с удовольствием затянулся пахучим дымком.

Но мое наслаждение было недолгим: после второй затяжки сверху рубки прямо на сигарету свалилась вода, оставшаяся после всплытия в потаенных нишах ребер жесткости; не стекла, а именно свалилась! Сигарета расползлась, и в руках остался только фильтр. Посмотрев на меня с сочувствием и выбросив свой окурок, Борис Григорьевич как-то не по-командирски запросто произнес:

— Ну что, еще по одной?

И, достав сигареты, мы вновь закурили. После каждой затяжки я все больше и больше пьянел, мой мозг затуманился, ноги сделались ватными. Командир же, напротив, курил с неохотой, видимо, уже накурился, и специально тянул время, давая мне возможность выкурить сигарету полностью. И когда уже в моих руках оставался один фильтр, сказал:

— Ну, все, теперь вниз, — и отошел в сторону, пропуская меня вперед к люку.

Я, взвалив себе на плечи страховочный фал с карабином, привычно заскользил вниз по трапу. Следом за мной, задраив верхний рубочный люк, спустился командир.

— Вахтенный! Погружаемся, — сказал командир.

Раздался сигнал о погружении, открывались кингстоны, заполняя цистерны.

— Рулевой! Рули на погружение, погружаться на глубину пятьдесят метров, — отдал команду вахтенный офицер…

Нос лодки нырнул под накатившуюся волну, затем исчезла рубка, на поверхности океана еще какое-то время оставался вспененный след, затем следующая набежавшая волна все скрыла. И никого в округе на десятки миль, только темно-белая мгла, из которой, паря над волнами, выплыл наш альбатрос, ведя свою привычную ночную охоту за жирной североатлантической сельдью…